Есть такая информация, там ничего не сказано про это голосование в день гонки, хотя Хилл подробно описывает события:
Дэймон Хилл об Имоле-94.
Деймон Хилл никогда публично не рассказывал о том трагическом уик-энде в Имоле десятилетней давности. Он решился на это только сейчас. Дадим ему слово. ***
Перед гонкой в Сан-Марино 1994 года я был «первым из вторых номеров» Ф-1. Я был напарником по Williams уже тогда легендарного Айртона Сенны. Но тем воскресным вечером вся моя жизнь перевернулась, не столько потому, что спорт изменился из-за гибели сразу двух человек, сколько от справедливости того, что я никогда не стал бы чемпионом мира, если бы не гибель Айртона в Имоле.
Я никогда публично не выдвигал версии произошедшего в тот уик-энд, только давал технические показания в суде. Я был там. Я участвовал. На меня это сильно повлияло. Я пилотировал идентичную машину в той же самой гонке. Я слишком хорошо всё помню.
В предыдущем сезоне я был напарником заклятого и давнего соперника Сенны Алана Проста, так что у меня была уникальная возможность наблюдать за взаимоотношениями этих двух персонажей. Прибавьте к этому, что до этого я был тестером «на подхвате» у Найджела Мэнселла, так что, получается, я был крутым учеником. К сожалению, я стал слишком крутым, и намного раньше желаемого времени.
Я был всего на 6 месяцев младшего Айртона (33 с лишним), но, по меркам Ф-1, я был новичком, проводящим свой второй сезон. Он же, фактически, и был Ф-1. В предыдущий сезон он позволял себе решать, будет ли участвовать в гонке, за 24 часа до её начала. Это, без сомнения, позволяло составить о нём противоречивое мнение, и, в некоторых кругах, не самое лицеприятное. Но его противоречивость с лихвой окупала его дерзость и способность божественно пилотировать.
Без сомнений, это Господь наделил его гениальностью, превратившей его фактически в мессию. Айртон публично говорил о своей вере, о том, что он изучает Библию, время от времени он высказывался в том духе, что чувствует, что его ведёт божественная рука. Народное горе, особенно в Бразилии, было слишком большим, такого не бывает, когда умирает просто знаменитый спортсмен, и это свидетельствует о том, что у Айртона была «иная сила», которую люди в нём чувствовали. Его подход к работе был абсолютно серьёзным, этому я пытался научиться всем своим существом.
Сезон 1994 обещал стать интересным, Айртон поменял команду на Williams, а некая юная восходящая звезда из Германии по фамилии Шумахер побил его в его родной стране. Михаэль выиграл две первые гонки сезона, а Сенна не финишировал ни в одной. Когда мы приехали в Имолу, в чемпионате даже я был впереди своего напарника.
Но всё было не так. Williams не адаптировались к новым правилам, которые предписывали вернуться от компьютерной активной подвески к традиционной пассивной. Вдобавок, Сенна продолжал осваиваться в новой обстановке Williams, проведя 6 лет в McLaren. Новая машина ему (и мне) не очень то нравилась. Нам ещё предстояло найти верные настройки, иными словами, ехать действительно быстро было очень сложно. Нам обоим приходилось выкладываться до предела, чтобы выжать из машины то, на что она была способна. Проявились и ожидаемые «детские» болезни FW16.
Машина была крайне узкой, главный конструктор Эйдриан Ньюи попытался избавиться от любого пустого пространства ради выигрыша в аэродинамике. Перед стартом сезона Айртон настоял на некоторых изменениях, хотел больше места для работы. Рулевая колонка стала тоньше, чтобы руль можно было поднять, а монокок был немного обрезан, чтобы оставить больше места для рук, лежащих на руле. Моя машина была переделана точно также. Месяцы и годы спустя эти детали вызывали много разговоров, но я позже объясню, почему считаю, что всё это чушь.
Было неприятно и то, что новый соперник Benetton был слишком уж силён. Он без сомнения получили преимущество от введения обязательных дозаправок в 1994. Этот факт, в числе прочих, мог влиять на Айртона в гонке. Теперь было вполне реально, что машина, идущая сзади, легче, или, наоборот, тяжелее. Это означало, что Айртон работал в неизвестности, и ему приходилось работать больше, чем обычно, чтобы создать отрыв. А для него слово «больше» означало на совсем другом уровне.
Но было у него на уме и ещё одно, это тяготило его ещё до аварии Роланда Ратценбергера в субботу. Ходили слухи, что между ним и семьей возникли разногласия из-за новой гёрл-френд, о которой я знаю лишь то, что читал. Я в то время об этом совсем ничего не знал. Но было ясно, что у Айртона на уме не только гонка, над ним сгущались тучи серьёзных проблем. На обложке журнала Autosport на той неделе красовалась надпись «Справится ли Сенна?».
По традиции, победитель гонки в Сан-Марино становится чемпионом, так что давление возрастало. Этот новичок, Шумахер, не выказывал уважения и трепета перед трехкратным чемпионом мира. Вдобавок, на первой квалификации машина Рубенса Баррикелло, казалось, улетела в трибуны в последней шикане.
Всего две секунды. Как сетке удалось сдержать машину, которая пролетела по всей её длине, и потом вернулась на трассу, инженерная загадка всех времён. Как Рубенсу удалось даже не поранится – это вторая загадка. Мы все стряхнули оцепенение и провели квалификацию, уверенные в том, что наши машины крепки как танк, и нас может тряхнуть, но ничего не случится.
На следующий же день мы поняли, что ошибались. В смелой попытке квалифицировать свой безнадёжно отстающий Simtek один из самых приятных людей Ф-1, Роланд Ратценбергер, на максимальной скорости вылетел с трассы и врезался в бетонную стенку, всего в повороте спустя Тамбурелло, где на следующий день предстояло умереть Сенне. Его заднее антикрыло отлетело, возможно, из-за вылета на предыдущем круге. Я медленно проехал мимо того места, так как появились красные флаги. Роланд осел в кокпите, казалось, что он без сознания. Выглядело это не очень страшно… пока мы не посмотрели повтор. Очень большая скорость, и очень коварный угол. Машина смогла выдержать удар, но бедный Роланд не смог. Над трассой нависла тишина, мы ждали, что сессию возобновят, не зная всей правды. Только когда механики начали собираться, а на экранах появилась надпись «сессия остановлена», мы поняли, что всё плохо.
Мы все вернулись в моторхоум на брифинг, но настроение было мрачным. Айртон пошёл на место событий, чтобы увидеть всё самому. Профессор Сид Уоткинс (медицинский делегат ФИА) поговорил с ним, думаю, уговаривал его не ходить и не смотреть, но тут я не уверен. Когда Сенна вернулся, он сказал, что Роланд мёртв. Он был расстроен и зол. Айртон всегда хотел всё знать и понимать. Его главное отличие от всех состояло в том, что он считал Ф-1 своей территорией. Он считал себя в полном праве пойти на место событий и поговорить со всеми участниками, что он и делал. Уже тогда было чувство, что он ходил смотреть на то, что будет с ним.
Рубенс же восстановился к гонке, отделавшись лишь заклеенной пластырем рукой. Все с облегчением вздохнули, увидев его, но напряжение полностью не ушло. Ходили слухи, что Айртон не будет гоняться, но я слышал об этом лишь крем уха. У меня была работа. Со мной была моя жена, Джоржия, на которую я мог положиться, и Айртон даже убеждал её, что в такой машине, как Williams, я в безопасности.
Но мы все знали, что, раз уж решил стать гонщиком, будь готов к тому, что такие вещи могут случиться. Мы убеждали себя, что если отступить сейчас, то не узнаешь вкуса реальной опасности, где-то так. Пришло время показать, из чего ты сделан, профессионал ли ты. Никто не ожидал ничего другого. Почти никто из пилотов не задумался, выходить на старт или нет. Но мы не предполагали, что наша слабая философия ведёт к краю.
Утро перед гонкой в то время было заполнено получасовой разминкой, в которой Айртон был быстрее всех, в том числе меня, на секунду. Фрэнк мог гордиться своим первым номером. Без проблем признаю, что мне предстояло поработать над ошибками, но мы, как команда, немалого ожидали от гонки. Возможно, наступил поворотный момент.
После уорм-ап должен был быть брифинг пилотов. Айртон был полностью в себе уверен после утреннего выступления, но беспокоился о новом правиле сейфети-кар. Эти страхи были пророческими. Это была мера политического климата Ф-1, Айртон Сенна счёл необходимым заставить других пилотов задавать вопросы о сейфети-кар, чтобы не казалось, что он одинок. Подтекст был такой, что боссы приняли правило, и если у вас есть вопросы, они дадут вам понять, кто тут главный. Так что мы приступили к обсуждению сейфети-кара.
Айртон стал повышать голос, уверяя, что это очень опасно из-за одной особенности Ф-1 – температура резины критична сразу в нескольких аспектах. Первый – резина становится липкой только когда она действительно горячая, второе – давление сильно рознится в зависимости от температуры, и, наконец, стабильность конструкции тоже зависит от температуры. Суммируя: если болиду придётся ехать за обычной дорожной машиной, шины остынут, и не смогут поддерживать рабочие характеристики. Уверен, что это и внесло свой вклад в аварию Айртона, сразу после старта появилась сейфети-кар, как он и боялся.
После брифинга, на котором мы решили отдать дань памяти Ратценбергеру, мы приступили к своей обычной работе по обязательствам перед спонсорами, а потом вернулись в моторхоум. До гонки я с Айртоном никогда не разговаривал. Всё было предельно по-деловому, особенно сдержанно из-за смерти Роланда.
От RomB 22.04.04
